ФинПутевод

Среди прогнозируемых последствий нынешнего мирового кризиса особо выделяется два вопроса: во-первых, что будет с современной капиталистической системой (а в известном смысле – с капитализмом, как таковым), во-вторых, что будет с Америкой (США), точнее с ее современным доминированием в мире.

Наиболее радикальные варианты не рассматриваются. Никто всерьез не предсказывает, что в мире произойдет замена капитализма на социализм и данный кризис станет последним кризисом капитализма. Точно также никто пока всерьез не предрекает Соединенным Штатам крушение и распад, нечто подобное судьбе Советского Союза.

Однако о том, что современная мировая экономическая система станет иной и в значительной степени перестанет быть сама собой, что в современном виде капитализм перестанет существовать – в той или иной форме говорится, как говорится и о том, что США как минимум утратят свое доминирование в мире.

Однако на деле последствия кризиса могут оказаться значительно менее масштабными, чем кажется на первый взгляд.

Конечно, говорят, что этот кризис может стать одним из самых тяжелых в истории. И его уже сравнивают даже не с кризисом 1987 года, а с событиями 1929 и последующих годов.

Однако, в отличие от прошлого, современная мировая система, центром и сутью своей в значительной степени имеющая западную капиталистическую цивилизацию, не имеет ни отчетливо заявленного цивилизационного конкурента, каким в 1929 году был Советский Союз, ни альтернативного проекта развития, ни той или иной серьезной внутренней политической силы, исповедующей подобный проект и претендующей на разрушение данной системы.

Кроме того, по сравнению с прошлым, неизмеримо возросли опыт и возможности государственного регулирования, вмешательства в кризисное развитие.

То есть, с одной стороны, нынешняя мировая экономическая система имеет меньше системных угроз, находится в более комфортном состоянии, с другой стороны – имеет значительно больше ресурсов противостояния кризису.

Поскольку не существует цивилизационного конкурента – нет примера альтернативы, по образу которой можно было бы менять находящийся в кризисе мир.

Поскольку нет альтернативного проекта – нет реального проекта изменения, который можно было бы утверждать в противостоянии кризисному развитию. Поскольку нет масштабной политической силы, претендующей на разрушение или изменение системы, постольку, с одной стороны, нет прямого вызова властвующей элите, заставляющего ее перед угрозой своего замещения принимать радикальные меры, а с другой – нет того, кто сам мог бы заместить эту элиту и провести подобные меры.

Коммунистическое движение сегодня почти бессильно, а в ведущих, охваченных кризисом странах – почти и незаметно. Бросающий вызов современной системе фундаменталистский ислам готов к противостоянию, но, в общем-то, неспособен на предложение своих вариантов развития.

Ни разрушать, ни радикально реформировать систему некому, просто нет соответствующего субъекта.

Поэтому все реальные действия в основном окажутся направлены на смягчение кризиса, на устранение его возможно взрывоопасного характера и адаптацию к вызовам, а не устранение последних.

Это не значит, что система в принципе не изменится. Но у нее есть внутренняя альтернатива, есть куда отступать, не меняя пока своей сути. Последний двадцати – тридцатилетний период реанимации, казалось бы, ушедшего в прошлое рыночного фундаментализма и является историческим истоком кризиса сегодняшнего дня. Тогда, не зная, куда двигаться дальше, Запад отвернулся от формы, которая обеспечила его выживание после кризиса 20-30-х гг. и пошел назад, к рынку. Сегодня оказалось, что идя назад, можно прийти только назад – опять, условно скажем, в 1929 год.

Поэтому сохраняется внутренний резервный вариант – опять, но с сегодняшними знаниями и инструментами, пойти по пути Рузвельта. Это и означает – пока сохранить систему в целом.

Это естественно и логично, но если ограничится этим и не выйти за рамки системы – а пока так и будет – в какой-то момент опять встанет вопрос о недостаточности этого пути.

То есть, в целом, пока система сохраняется, получив более или менее значительную передышку. Однако и сохранившись, она получает для осмысления как минимум два новых вопроса.

Первый из них заключается в том, возможно ли обеспечить какой-то иной исторический путь, кроме постоянного движения по кругу – от большего упования на рынок к меньшему и обратно.

То есть, здесь первая развилка: либо есть некий альтернативный путь движения вперед, либо движение вперед и прогресс вообще должны быть отвергнуты.

В первом случае, нужен альтернативный прогрессистский проект, некое «Неовозрождение» и «Неопросвещение», а отсюда, кстати, в перспективе – некий «неокоммунизм». Ведь коммунистический проект по сути своей есть доведенное до логического завершения воплощение идей Века Просвещения – и терпел он поражение всегда там и тогда, когда от этой своей изначальной сути отрекался, заменяя ее «неопатриархальностью».

Во втором случае с неизбежностью встает вопрос об отказе, отречении от прогресса – и тогда на повестку дня выходят даже не консервативные, а регрессивные проекты «Нового Средневековья». В прошлом самыми известными проектами такого рода были проекты фашизма, в первую очередь – итальянского и германского. Сегодня в более ярком виде эти проекты представлены исламским фундаментализмом, в менее явном – западными «новыми правыми».

Второй из вопросов – это «защита от рынка». В целом понятно, что такая защита связана с теми или иными системами его регулирования и «смирения». Однако варианты этой защиты могут быть разными.

Первый связан с простым усилением роли государственного вмешательства и государственного регулирования. И в этом плане привычная и естественная для рынка конкуренция может смещаться к такой форме, как межгосударственная конкуренция в области государственного регулирования.

То есть, страны начинают соревноваться в том, какая из них лучше, надежнее и качественнее может создать надрыночное, пострыночное регулирование. Выигрывает тот, кто в большей степени и с большей эффективностью откажется от рыночных механизмов.

На самом деле, это в некоторой степени воссоздание положения, сложившегося после кризиса 1929 года, когда СССР, США и Германия, а потом и иные ведущие страны мира, по сути, конкурировали в плане создания более эффективной системы госрегулирования.

Однако существенная разница заключается здесь в том, что сегодня, в отличие от прошлого, мы имеем перед собой значительно более охваченный глобализацией мир. Интернационализация всех социально-политических процессов оказывается настолько велика, что охваченные этими процессами страны вряд ли могут в полной мере управлять своими экономическими процессами, если эти процессы есть лишь часть общемировых.

Отсюда естественно возникает вопрос о неком мировом, глобальном регулировании, когда общеисторический процесс глобализации оказывается принявшим форму глобального регулирования.

Однако для той или иной страны отдать себя во власть такого регулирования, особенно в настоящем состоянии кризиса институтов и механизмов международного принятия решений – это значит доверить себя началам, которые на сегодняшний день, с одной стороны, ничем не продемонстрировали своей эффективности, а с другой – вызывают сомнение в своей объективности. По сути, подчинить себя таким механизмам – значит подчинить себя интересам более сильных, отказаться от конкуренции с ними в условиях, когда нет оснований полагать, что это общее глобальное регулирование будет осуществляться в общих интересах.

Отсюда вытекает проблема третьего уровня. Если в условиях глобализации защититься на уровне государств от мирового рыночного воздействия оказывается сложно, возникает необходимость защититься от самой глобализации. И конкуренция между странами в этом отношении оказывается конкуренцией в создании защиты от глобальных процессов.

И здесь эта конкуренция может явиться почвой для проектов «контрмодерна», «Нового Средневековья», что в целом означает попытку противостояния историческим процессам, а потому на каком-то этапе само приведет к катастрофическим столкновениям с мировой историей. Но в тоже время она может инициировать и новые прогрессистские эксперименты на относительно ограниченном пространстве.

В таком своем качестве подобное создание «очагов сверхмодерна» может быть, при определенных обстоятельствах и наличие соответствующего проекта, эффективно, но до того момента, пока не затронет своим существованием общемировой порядок. А после этого осуществление данного эксперимента встанет перед дилеммой: либо пойти по пути конвергенции с остальными вариантами мирового развития, так или иначе опуститься до их уровня, либо заявить претензию на изменение остального мира в соответствии со своим устройством, подтянуть его до своего уровня.

Во всяком случае, конкурентными преимуществами в создании той или иной страной подобной системы будут следующие качества:

обладание обширной территорией;

обладание самодостаточными запасами источников сырья и энергии;

наличие минимального потенциала самодостаточной производственной базы;

относительно высокая профессиональная подготовка и общеинтеллектуальный уровень населения;

определенная психологическая и темпераментная готовность к некоему «особому», не очевидному варианту развития.

В любом случае, обобщая, можно сказать, что нынешний мировой кризис еще не станет последним кризисом данной системы. Но он, скорее всего, станет началом окончательного осознания того, что внутренние ресурсы системы близки к исчерпанию, что нужны новые проектные ответы на регулярно воспроизводимые ею вопросы. Он также станет началом зарождения новых политических субъектов, которые будут лишены ограниченности нынешних.

Сергей Черняховский

Новости.

Комментарии запрещены.